Теперь в заведовании Анны Елизаровой — все дела, решающие ближайшую судьбу «Материализма и эмпириокритицизма».
По-читательски, по-редакторски она уже углубилась вслед за автором в философские дали. «Книгу твою, — пишет, — читаю . Чем дальше, тем она все интереснее. Заменяю согласно твоему указанию «поповщину» «фидеизмом», вместо «попов» ставлю «теологов» . Ну, а потом некоторую ругань надо опустить или посгладить. Ей-богу, Володек, у тебя ее чересчур много .» И доказывает: вот следы твоей скорописи, вот эмоциональные перегрузки эпитетов, вот чрезмерная категоричность характеристик. И ходатайствует: опусти, выкинь, откажись.
За претензиями по части изящной словесности чувствуется и другое — сестринская, товарищеская озабоченность: не достанется ли, мол, тебе за резкие нападки на философов, не отшатнется ли кто от сотрудничества с тобой в это «самое склочное время»? Иные так откровенно пугают и личными бедами, и ослаблением партии. Но разве мы становимся сильнее, прикрывая разность позиций благочинными реверансами? Что стоит показное единство без единомыслия? Какой смысл вести дискуссии по принципу Талейрана: язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли? Нет ничего хуже, как отсутствие открытой борьбы. Партия нуждается в чистоте своего имени, своего знамени.
В полемике придется еще услышать: Владимир Ильич развернулся, мол, так, что вокруг чуть ли не голое место образовалось . «Что ж, бывают такие моменты, когда массы по тем или другим причинам убегают с поля битвы, и тогда плох тот вождь или тот генерал, который, оставаясь в единстве, не может защищать свое знамя. Бывают такие моменты, когда надо оставаться в единстве, чтобы сохранить чистоту своего знамени.
Так что, дорогая Анюта, насчет «опустить или посгладить» подумать надо» лаки и паки». Из письма в письмо обсуждается эта лексически-политическая проблема. «Ругательства» там всякие или «неприличные выражения» в поповско-цензорском понимании согласен заменить, но оценки идейнее предательства? — помилуйте!»
Его письма из Парижа, порой еженедельные, причудливо сотканы совсем из разных нитей — из лаконичных оценок ситуаций, всполошенных переживаний и . многостолбцовых перечней поправок по свежим гранкам, переправленным сестрой через многие кордоны за тысячи верст, — какое гигантски неразворотливое плечо для издания срочной книги.
Переживаниям же нет конца. Вдруг уловилось между строк: маме нездоровится. Запросили телеграммой — подтвердилось: больна. В таком возрасте — 73 года — любой недуг может всполошить. Младшая сестра, приехавшая на экзамены в Сорбонну, рванулась в Россию. Едва удержали. В Москву посыпалнсь экстренные запросы, просьбы. «Митино письмо прочел . ему, как врачу, виднее, особенно после совета с специалистами, состояние болезни, и я его очень прошу извещать нас почаще хотя бы самыми порогами письмами». Тревоги не улеглись, пока не появилось доброе предзнаменование. «Дорогая Анюта! Получая вчера вечером твое письмо с припиской дорогой мамочки . Мы все ужасно были обрадованы». Все тревожные дни убеждал старшую сестру высвободить себя чуть-чуть, сбыть корректуру на руки друзей, в конце концов нанять кого-то . Но надо знать непреклонную, несгибаемую Анюту!
Когда философская рукопись лежала еще на авторском столе и предпринимался усиленный поиск издателя, из Петербурга от старшей сестры пришло письмо, которое Владимир Ильич не мог читать без грустной улыбки: «Слышала здесь от задавших тебя недавно, что ты выглядишь плохо и очень переутомился. Это очень грустно. Не зарабатывая, пожалуйста, дорогой, и побереги себя. Тебе, верно, нужен был бы отдых где-нибудь в горах и усиленное питание. Устрой себе это. Ну, пусть попозже выйдет философия .»
Ее, наверное, оторопь взяла, когда считанные недели спустя на нее обрушилось настойчивое авторское торопление: «Об одном и только об одном я теперь мечтаю а прошу: об Ускорено выпуска книги . Ускорять, ускорять во что бы то ни стало .»
«Мне дьявольски важно, чтобы книга вышла скорее.
У меня связаны с ее выходом не только литературные, но и серьезные политические обстоятельства .»
