Итак, ретроспективный причинный анализ связан с концепцией исторического развития, а такая абстрактная методология - с философией истории. В свою очередь, эта философия есть философия позитивной истории и ограничивается тем, что стремится облечь в соответствующую форму то, о чем все мы непосредственно думаем и чем живем. Нет ни одного человека действия, который считал бы, что его поступок «все равно ничего не изменит»; нет ни одного человека действия, который думал бы, что любой другой на его месте сделал бы то же самое или, если бы даже тот поступил иначе, результат был бы тот же. То, что Вебер облекает в логическую форму, это непосредственный и, по моему мнению, подлинный опыт исторического человека, т.е. опыт живого человека, делающего историю прежде, чем ее восстанавливают в памяти.
Научный прием, посредством которого достигается историческая причинность, содержит в качестве главного элемента мысленное построение того, что могло бы произойти, если бы один из элементов предшествовавших событий не имел места или был бы иным, чем он был. То есть мыслительное образование нереального - это средство, необходимое для понимания того, как действительно развивались события.
Каким образом можно построить мысленную конструкцию нереального хода событий? Ответ на этот вопрос заключается в том, что нет необходимости выстраивать детально то, что могло бы произойти. Достаточно, исходя из подлинной исторической реальности, показать, что если бы то или иное единичное предшествующее событие не произошло или произошло иначе, то и исследуемое историческое событие было бы иным.
Тот, кто утверждает, будто индивидуальное историческое событие не было бы иным, если бы даже один из предшествующих элементов не был тем, чем он в действительности был, должен доказать это утверждение. Роль личностей и случайностей в исторических событиях является первым и непосредственным элементом; тем же, кто отрицает такую роль, нужно доказать, что это не так.
Вместе с тем можно иногда найти способ - не реконструируя детали ирреального течения событий - сделать путем сравнения вероятным иной вариант возможного развития событий. Сам Вебер приводит пример греко-персидских войн. Мысленно представим себе, что афиняне проиграли битву при Марафоне или при Саламине и Персия завоевала Грецию. При реализации такой гипотезы, как изменилось бы дальнейшее развитие Греции? Если бы можно было счесть правдоподобным (при условии завоевания Греции Персией) существенное изменение значительных элементов греческой культуры, то можно было бы высветить каузальную эффективность военной победы. Такое ирреальное развитие событий можно, пишет Вебер, сконструировать двумя способами: либо изучить, что произошло в регионах, действительно завоеванных персами, либо проанализировать состояние Греции в момент битв при Марафоне и Саламине. В Греции той эпохи появились зачатки культуры и религии, отличной от той, которая процветала в гopoдaх – государствах. В тот период начали развиваться религии дионисийского типа, схожие с восточными религиями. Путем сравнения с другими регионами можем получить правдоподобную картину того, как победа персов могла бы задушить прогресс рациональной мысли, которая оказалась значительнейшим вкладом греческой культуры, общее развитие всего человечества в этом смысле можно сказать что битва при Марафоне, явившаяся гарантом независимости греческих городов, была одной из причин, необходимых для развития рациональной культуры.
«Никто не излагал так пластично и ясно, как он (Э. Майер), «значение» персидских войн мя мировой истории и культурного развития Запада. Однако как же это выглядит в логическом аспекте? Прежде всего сопоставляются две «возможности»: 1) распространение теократически-религиозной культуры, уходящей своими корнями в мистерии и пророчества оракулов; под эгидой и протекторатом персов, повсюду стремившихся использовать национальную религию как орудие господства (примером может служить их политика по отношению к иудеям), и 2) победа посюстороннего, свободного духовного мира эллинов, который подарил нам культурные ценности, вдохновляющее нас по сей день. Дело «решило» сражение, небольшая по своим масштабам «битва» при Марафоне, которая представляла собой необходимую «предпосылку» создания аттического флота и, следовательно, дальнейшей борьбы за свободу и сохранение независимости эллинской культуры, позитивных стимулов возникновения специфической западной историографии, развитие драмы и всей той неповторимой духовной жизни, сложившейся на этой, в чисто количественном отношении более чем второстепенной арене мировой истории» [там же, с. 470-471].
